Полезные материалы Проблема народности литературного языка и ее решение в творчестве писателей начала XIX века (И.А. Крылов, А.С. Грибоедов, А.С. Пушкин)Проблема народности литературного языка и ее решение в творчестве писателей начала XIX века (И.А. Крылов, А.С. Грибоедов, А.С. Пушкин)
Известно, что конец 18 – начало 19 века было временем повальной галломании, что обозначает «страстное почтение ко всему французскому, которое выражается в желании всячески подражать быту французов и возвеличивать его над бытом остальных народов».Образованный слой русских книг не читал, а читал французские и чаще говорил по-французски. На это оказали влияние культурный и политический расцвет Франции при Людовике XIV, а затем Эпоха Просвещения.
В этой среде Александр Семенович Шишков, адмирал, статс-секретарь, президент Российской академии, министр просвещения, начинает проповедовать народность как основу культуры, говорить о связи языка с духом народа, о вреде космополитической цивилизации, уничтожающей самобытную национальную культуру. После распада классического синтеза с его универсализмом Шишков ищет новых – органических основ государственного бытия и находит их в категории народности. Народность сохраняли вера, язык и создание поэтического гения народа – песни, сказки, былины, поэтому литературный язык, если хочет быть языком всего народа, обязан сохранять преемственную связь со славянской древностью. Шишков считает, что «народный язык, очищенный несколько от своей грубости, возобновленный и приноровленный к нынешней нашей словесности, сблизил бы нас с тою приятной невинностью, с теми естественными чувствованиями, от которых мы удаляясь, делаемся больше жеманными говорунами, нежели истинными красноречивыми писателями».
Проблема народности литературного языка находила свое отражение в творчестве таких писателей, как И.А. Крылов, А.С. Грибоедов, А.С. Пушкин.
Народность как языковая основа басен Крылова
Ивану Андреевичу Крылову была близка национально-патриотическая идея Шишкова. И его мысли о народной и национальной культуре. Он считал, что русской литературе надо дать самостоятельное развитие на ее собственной народной основе. В своих драматических сочинениях он высмеивал слепое и глупое подражание французским нравам и модам, пренебрежение родным языком, причем носителями здравого смысла у него часто выступают слуги, а не господа. Крылов полагал также, что национальное начало действительно потеснено, а, утрачивая национальные и народные черты, Россия теряет свое подлинное лицо.
Крылов не мог полностью примкнуть ни к одной из враждующих партий («Беседа» А.С. Шишкова и «Арзамас» молодых карамзинистов), ни сами партии не признавали его полностью своим. Он не мог согласиться с тем, что «между разговорным языком и языком литературы лежит непроходимая пропасть. Одновременно он полагал, что строить литературный язык или язык художественной литературы без учета сложившейся и реально существующей традиции невозможно. Оба взгляда — и "шишковистов" и арзамасцев — представлялись ему крайностями, родившимися вследствие "головных", теоретических рассуждений. Поэтому ни один из них не мог его полностью удовлетворить, хотя в том и другом были для него привлекательные черты».
И.А.Крылов сделал основой своего творчества живую народную речь. Н.И.Надеждин уже в 30-х годах указывал на басни Крылова как на блистательные примеры «возведения простонародного языка, даже в материальном отношении, на высшую степень литературного достоинства»[iv]. Крылов сумел показать, хотя и в пределах одного литературного жанра, что простонародный язык обладает огромными изобразительно-выразительными возможностями; можно привести десятки цитат, в которых просторечие играет незаменимую роль средства изображения и выражения. Например:
Пыхтѣла да пыхтѣла,
И кончила моя затѣйница на томъ,
Что, не сравнявшися съ Воломъ,
Съ натуги лопнула — и околѣла.
(«Лягушка и Вол»)
Запѣли молодцы: кто въ лѣсъ, кто по дрова,
И у кого что силы стало.
Въ ушахъ у гостя затрещало
И закружилась голова.
(«Музыканты»)
Какъ смѣешь ты, наглецъ, нечистымъ рыломъ
Здѣсь чистое мутить питье
Мое
Съ пескомъ и съ иломъ?
(«Волк и Ягненок»)
Вѣщуньина съ похвалъ вскружилась голова,
Отъ радости въ зобу дыханье сперло —
И на приветливы Лисицыны слова
Ворона каркнула во все воронье горло:
Сыръ выпалъ — съ нимъ была плутовка такова.
(«Ворона и Лисица»)
Свинья подъ дубомъ вѣковымъ
Наѣлась жолудей досыта, до отвала;
Наѣвшись, выспалась подъ нимъ;
Потомъ, глаза продравши, встала
И рыломъ подрывать у дуба корни стала.
(«Свинья под дубом»)
Однажды Лебедь, Ракъ да Щука
Везти съ поклажей возъ взялись,
И вмѣсте трое всѣ въ него впряглись;
Изь кожи лѣзутъ вонь, а возу все нѣтъ ходу!
(«Лебедь, Щука и Рак»)
Помимо просторечной лексики, Крылов использует и синтаксические формы устной речи с ее эллипсисами и умолчаниями, например:
Послушать, — кажется, одна у нихъ душа,
А только кинь имъ кость, такъ что твои собаки!
(«Собачья дружба»)
Шалунъ какой то тѣнь свою хотѣлъ поймать:
Онъ къ ней, она впередъ; онъ шагу прибавлять,
Она туда жъ; онъ, наконецъ, бѣжать:
Но чѣмъ онъ прытче, тѣмъ и тѣнь скорѣй бѣжала.
(«Тень и Человек»)
Крылов не употреблял просторечных слов и оборотов ради них самих, в народной речевой стихии он ценил точность, образность, экспрессивность; если просторечное слово или форма невыполняли этой роли, то они изгонялись Крыловым при переизданиях его сочинений. Так, были замененыробенок на ребенок («Воспитание льва»), робята на ребята («Волк на псарне»), вострой на острый («Крестьянин и Лисица»), ропчет на ропщет («Волк и Кукушка»), теперяна теперь («Рыцарь»), дух сперло на дыханье сперло («Ворона и Лисица»), возьми-ткана возьми-ка («Крестьянин в беде»), поздона поздно («Госпожа и две служанки»), потрашатна потрошат («Волк и Пастухи»), смотритко на смотри-ка, нево на него, ничево на ничего,(«Лягушка и Вол»), все это ни чево да безделица («Роща и Огонь»), ето на это («Волк и Ягненок»), острамиться на осрамиться («Щука и Кот»),подкомкал на подмял («Крестьянини и Работник»), рублев на рублей («Откупщик и Сапожник»), взглянитко на смотри-ка («Обезьяна и Зеркало») и др.. Вместе с тем Крылов в случае художественной необходимости использовал и славянизмы, например:
«Пождемъ»,
Юпитеръ рекъ: «а если не смирятся
И въ буйствѣ прекоснятъ, безсмертныхъ не боясь,
Они отъ дѣлъ своихъ казнятся».
(«Безбожники»)
Во храмѣ проповѣдникъ
(Онъ въ краснорѣчiи Платона былъ наслѣдникъ)
Прихожанъ поучалъ на добрыя дѣла.
Рѣчь сладкая, какъ медъ, изъ устъ его текла.
Въ ней правда чистая, казалось, безъ искусства,
Какъ цѣпью золотой,
Возьемля къ небесамъ всѣ помыслы и чувства,
Сей обличала мiръ, исполненный тщетой.
Душъ пастырь кончилъ поученье;
Но всякъ ему еще внималъ и, до небесъ
Восхищенный, въ сердечномъ умиленьѣ
Не чувствовалъ своихъ текущихъ слезъ.
(«Прихожанин»)
Таким образом, Крылов же, проникая в Недра устной русской речи, искусно пользуясь ее красками и живописными формами, разнообразно сочетая ее элементы с разностильными конструкциями и лексико-фразеологическими оборота старой литературно-языковой системы, создает новый сплав всех этих стихий, глубоко народный и соответствуюший лингвистическим вкусам самых различных слоев русского общества (и прежде всего слоев демократических).
И.А.Крылов явно отходит от признания среднего стиля центральным ядром новой системы русского литературного языка, противопоставляя однообразно-изысканному языку Карамзина разнообразный, выразительный, идиоматически насыщенный язык, основным источником которого была народно-разговорная речевая стихия, но также и славянский язык, и, в редких случаях, заимствования. Крылов может по праву считаться одним из реформаторов русского литературного языка и предшественником «младших» архаистов и Пушкина.
А.С. Грибоедов – реформатор литературного языка
К числу реформаторов литературного языка, непосредственно предшествовавших Пушкину, относится и АС. Грибоедов. Как и Шишков, Грибоедов отождествлял славянский и русский языки; по воспоминаниям Ф. Булгарина, Грибоедов говорил: «Любезный друг! только в храмах Божьих собираются русские люди; думают и молятся по-русски. В русской церкви, я в отечестве, в России. Меня приводит в умиление мысль, что те же молитвы читаны были при Владимире, Дмитрии Донском, Мономахе, Ярославе, в Киеве, Новгороде, Москве; что то же пение трогало их сердца, те же чувства одушевляли набожные души. Мы русские только в церкви, — а я хочу быть русским!...».[v] Хотя Грибоедова и считают младшим архаистом, однако именно архаических элементов в его бессмертной комедии чрезвычайно мало: опахало, перст, паче.
В языке его бессмертной комедии «Горе от ума» сочетаются четыре стихии:
1) церковноославянизмы — умъ, алчущiй познанiй; чтобъ истребилъ Господь нечистый этотъ духъ тупаго, рабскаго, слѣпаго подражанья; возсылалъ желанья; чужевластье;
2) французские слова и кальки — съ дражайшей половиной; еще два дня терпенiя возьми; эшарпъ, кузенъ, барежевый; ты не въ своей тарелкѣ;
3) разговорные фразеологические обороты, придающие стилю комедии неповторимую живостъ и яркость: да полно вздор молоть; нуженъ глазъ да глазъ; зашла бесѣда ваша за ночь; ни на волосъ любви; сонъ въ руку; куда какъ чудно созданъ свѣтъ; ударюсь объ закладъ; вздоръ; въ усъ никому не дуютъ; куда какъ вѣрится охотно; она не ставитъ въ грошъ его; за армiю стоитъ горой; въ чемъ держится душа; чертъ сущiй; дай протереть глаза; пора перебѣситься; какъ бѣльмо въ глазу; ни дать, ни взять; да въ полмя изъ огня;
4) простонародная, крестьянская лексика — авось, анъ, больно очень, вдругорядь, вишъ, впрямь, давеча, зелье, кликать, небось, синё, треснуться, равнехонько, точнехонько, частенько, чай, чурь, покудова не свалишься со стула, окромѣ, ужо, эдакъ.
Выражения, придающие языку комедии яркий колорит места и времени, где происходит действие, употребление слова князь в виде приложения к имени и всегда
именительном падеже («у князь Григорiя теперь народу тьма»), частое употребление слов сударь, сударыня, употребление множественного числа имен существительных, прилагательных и глаголов при личном местоимении вы, обращенному к одному лицу («вы старики»).
Разговорный колорит языку комедии придают некоторые грамматические формы:
а) склонение слова мадам: съ мадамой;
б) склонения слова дитя без суффикса -ят: дитей;
в) употребление слова материя в стяженной форме: о матерьяхъ важныхъ;
г) употребление форм сравнительной степени с приставкой по-: посмѣшнее, подешевле, подале;
д) употребление многократных глаголов: на золотѣ ѣдалъ, я за уши его дирала;
е) употребление междометных форм глаголов: хвать, прыгъ;
ж) употребление безударного постфикса -ся в возвратных глаголах: постараюся;
з) употребление предлога про в значении «для»: про всѣхъ готовъ обѣдъ;
и) повторение предлогов: Читай не такъ, какъ пономарь, а съ чувствомъ, съ толкомъ, съ разстановкой;
к) употребление усилительной частицы ну: Ну, балъ, ну Фамусовъ и ряд других.
К достоинствам языка комедии надо отнести также его роль в воссоздании характеров: каждый из действующих лиц комедии говорит особым языком, особой манерой речи, которая к тому же меняется в зависимости от обстоятельств: Чацкий выражается едко, зло, его речь полна блестящих афоризмов «Самъ толстъ, его артисты тощи», «воспитанницъ и мосекъ полонъ домъ», «Числомъ поболе, цѣною подешевле», «Вамъ первымъ — вы потомъ Разсказывайте всюду», «Служить-бы радъ — прислуживаться тошно», «Кричали женщины и и въ воздухъ чепчики бросали» и т.д.; Фамусов говорить легко, свободно, не стесняясь выражениями, как человек, привыкший, чтобы ему внимали и относились к его словам не только с уважением, но и со страхом, позволяет себе некоторую резкость, вольность жаргона как с низкими себя, так и с равными ему, но умеет и совершенно изменить тон речи, когда говорить с человеком нужным ему. Скалозуб отличается категоричностью и краткостью выражений. Он, что называется, не говорит, а рубит: Лазить, усесться, перебить, везешь, дистанции, шеренга, выпушка, петлички, смѣта, дать маху, треснуться, фальшивая тревога, опрометью, въ пухь, неуклюжа, обморочить, пикнуть — воть словарь Скалозуба. Молчалин говорить тоже кратко и немногословно, но уже совсемъ иначе. Он уснащает свою речь словцомъ съ («я-съ», «съ бумагами-съ»), когда обращается к людям, стояшим выше его; его словарь обогащается такими выражениями, как личико, люблю, щечки, жилки, румянецъ, проволочить время, ангельчикъ, краля, обнять и т.п.
Точность и выразительность языка комедии Грибоедова такова, что чуть не половина ее выражений, как предсказывал Пушкин, вошла в пословицы:Счастливые часовъ не наблюдаютъ; Нельзя ли для прогулокъ подальше выбрать закоулокъ; Кто бѣденъ, тотъ тебѣ не пара; Подписано, такъ съ плечъ долой; Блаженъ, кто вѣруетъ, тепло ему на свѣтѣ; Что за комиссiя, Создатель, быть взрослой дочери отцомъ; Свѣжо преданiе, а верится съ трудомъ и многие другие.
Категория народности в понимании А.С. Пушкина
Употребление терминов «простонародный язык» и «просторечие» в сочинениях начала ХIХ века показывает, что зачастую эти понятия смешивались, употреблялись как синонимы, но в то же время ощущалось и различие между ними, хотя оно не было отрефлексировано. Различие между ними состояло в следующем. Характеристика слова или оборота как простонародного имела социологическую основу: она указывала на то, что данное слово принадлежит простому народу как целому, является элементом общего языка тех социальных слоев, которые были обозначены термином «простой народ», т.е. крестьянства и близкого к нему мелкопоместного дворянства, ремесленников, купечества, низшего духовенства, мелкого чиновничества, разночинной интеллигенции; это были слова и обороты, употреблявшиеся в этой социальной среде без диалектных или профессиональных ограничений.
Характеристика слова или оборота как просторечного имела стилистическую основу: она указывала на оценку слова с точки зрения носителя церковно-книжной традиции или салонной культуры; просторечные слова имели книжные синонимы и именно поэтому обладали стилистическим ресурсом.
Таким образом, объем понятий простонародного и просторечного не совпадает: понятие простонародного языка шире понятия просторечия, всякое просторечие является простонародным, но не всякое простонародное может быть просторечным.
Простонародные, но не просторечные слова, т.е, не имеющие книжных семантических эквивалентов, могут вовлекаться в сферу литературной речи и обогащать словарь литературного языка.
Просторечие как стилистическая категория языка осознавалась весьма ясно уже со времен Ломоносова, была предметом дискуссий на протяжении второй половины ХVIII — начала ХIХ века.
Карамзинизм, ставший отправной точкой литературного развития Пушкина, перестал удовлетворять его именно по причине отрицательного отношения к просторечию, которое, начиная с «Руслана и Людмилы», все шире входило в его литературный обиход. С 20-х годов стихия простонародного языка все сильнее привлекает внимание Пушкина. Увлеченный романтической идеей исторической народности, Пушкин не раз писал о необходимости изучать язык фольклора и отбирать из него все ценное для литературного языка.
Использование такого источника, как народная речь, позволяет избавить литературный язык от напыщенности карамзинской прозы, в особенности же прозы его эпигонов. Пушкин высмеивает своих критиков-карамзинистов, которые «поминутно находятъ одно выражение бурлацкимъ, другое —мужицкимъ, третье – неприличнымъ для дамских ушей»[vi].
Пушкин защищал «простонародность» стихотворного языка Катенина, которая еще была непонятна воспитанной Карамзиным читающей публике и критике: «сiя простота и даже грубость выраженiй, сiя сволочь, замѣнившая воздушную цѣпь тѣней, сiя висѣлица вмѣсто сельскихъ картинъ, озаренныхъ лѣтнею луною, непрiятно поразили непривычныхъ читателей»[vii].
Однако, как было замечено Тыняновым, принимая и развивая языковые принципы «младших» архаистов, Пушкин не желает отказываться от литературной культуры карамзинистов, поэтому и была революционной вещью «Руслан и Людмила», т.к. здесь были соединены в одно противоположные принипы «легкости» (развитой культуры стиха) и «просторечия».
Точно так же Пушкин признает ломоносовский принцип соединения книжного славянского языка с простонародным, одновременно отвергая его классицистские принципы употребления языка.
Пушкин вовсе не считал, что литературный язык — это простая копия разговорной народной речи или фольклорных произведений. Сами условия письменного общения, отсутствие непосредственного собеседника делают это невозможным. «Можетъ ли письменный языкъ быть совершенно подобнымъ разговорному? Нѣтъ, также какъ разговорный языкъ никогда не можеть быть совершенно подобнымъ письменному. Письменный языкъ оживляется поминутно выраженiями, раждающимися въ разговорѣ, но не долженъ отрекаться оть прiобрѣтеннаго имъ въ теченiи вѣковъ. Писать единстненно языкомъ разговорнымъ — значить не знать языка»[viii].
С 20-х годов просторечные слова и выражения начинают свободно употребляться Пушкиным как в авторской речи, так и в речи персонажей, соединяясь е формами книжной речи.
Однако приемы употребления просторечия у Пушкина зависят от его понимания народности. Пушкин и сам хорошо осознавал различие между «житейской» и «исторической» народностью. Исторический характер народности связан для Пушкина с такими категориями национального исторического бытия, как образ государственного правления и вера, которые в совокупности дают каждому народу особенную «физiономiю», созидают его «образъ мыслей и чувствованiй». Именно этим определяется характер использования просторечия в пушкинском творчестве.
Народно-разговорная стихия, просторечие, произведении устного народного творчества были по достоинству оценены Пушкиным по меньшей мере в трех отношениях:
1. Просторечие открывало перед поэтом новые выразительные возможности, причем в согласии с «коренными началами» русского духа, русской национальной психологией.
Бывало, мать давнымъ давно храпѣла,
А дочка на луну еще смотрѣла....
(«Домик н Коломне»)
А вы, ребята-подлецы,
Впередъ всю вашу сволочь буду
Я мучить казнiю стыда!
(«О муза пламенной сатиры»)
Такiя смутныя мнѣ мысли все наводить,
Что злое на меня унынiе находить.
Хоть плюнуть да бѣжать.
(«Когда за городом задумчив я брожу»)
Примеры употребления просторечия в этой роли в стихах и прозе Пушкина многочисленны, и все они поражают тщательностью отбора и своей незаменимостью. В просторечии Пушкин ценит то, что несет на себе отпечаток народного духа, образа мыслей, способа понимания, в том числе и эмоционального, окружающей жизни. К просторечию и простонародности в литературе предъявляется требование «глубоких чувств и поэтических мыслей». Вместе с тем простонародность должна носить отпечаток «воображения», «благородной простоты» и экспрессивной силы. только при таких условиях может состояться ассимиляция просторечия со сложившейся системой литературного языка.
Одним из первых лирических произведений, где авторская экспрессия выражается в формах просторечия, было стихотворение «Телега жизни». Путешествие как метафора жизни, ямщик как символ времени, утро, день и вечер как образы юности, зрелости, старости были вполне традиционны, однако у Пушкина вся эта символика выражена при помощи просторечной лексики не в карета, а в телега; время — ямщик лихой — везет, не слезет с облучка.
2. Просторечие стало для Пушкина ареной встречи с новым предметным миром. Те предметы, которые считались карамзинской школой абсолютно непоэтичными, «низкими», под пером Пушкина поэтизируются, он научился и научил других находить поэзию в «житейской» прозе. Манифестом этой поэтической прозы (или прозаической поэзии) можно считать стихи из «Путешествия Онегина»:
Иныя нужны мнѣ картины:
Люблю песчаный косогоръ,
Передъ избушкой двѣ рябины,
Калитку, сломанный заборъ,
На небѣ сѣренькiя тучи,
Передъ гумномъ соломы кучи —
Да прудъ подъ сѣнью ивъ густыхъ,
Раздолье утокъ молодыхъ;
Теперь мила мнѣ балалайка
Да пьяный топоть трепака
Передъ порогомъ кабака.
Мой идеалъ теперь — хозяйка,
Мои желанiя — покой,
Да щей горшокъ, да самъ большой.
Поэтизация быта не была самоцелью: отраженный в слове вещный мир символически воплощал в себе историческую реальность.
3. Просторечие стало основой для изображения народных характеров в их национально-бытовой подлинности. Речь ямщика: Нѣтъ мочи, сбились мы,бѣсъ насъ водитъ, видно, торчалъ;«Гробовщик»: Экая страсть, что ты это городишь, не съ умали спятилъ; «Капитанская дочка»:«Господа енаралы!— провозгласилъ важно Пугачевъ».
Пушкин никогда не стремился к натуралистичности изображения речи персонажей; просторечные слова и выражения имеют образно-символическое, а не натуралистическое значение.
Пушкин никогда не щеголял простонародностью и не стремился эпатировать публику площадным слогом, но и не отказывался от просторечия, если оно необходимо для изобразительности или выразительности.
В приемах пушкинского выбора форм просторечия и простонародного языка можно отметить некоторые закономерности. Пушкинский язык избегает всего того, что непонятно и неизвестно в общем литературно-бытовом обиходе.
4. В «Евгении Онегине» просторечие выступает как одна из языковых «масок» автора: заняв эту языковую позицию, автор создал дистанцию между собой и своими героями, создал языковой фон, на котором вырисовывались образы остальных персонажей.
Элементы просторечия, введенные Пушкиным в литературный оборот, освобождаются от стилистической ограниченности, «низости», поднимаются до степени общенациональных средств литературного выражения.
Пушкинская концепция исторической народности входила противоречие с той тенденцией к простонародности, выразителями которой были «Московский телеграф» Н.Полевого, а после его закрытия в 1834 году - «Библиотека для чтения» А. Ф.Смирдина и О. И.Сенковского. Эти журналы ориентировались на эстетические вкусы пестрого и невзыскательного городского мещанства — «дурного общества», по определению Пушкина. Авторы этих журналов культивировали литературный язык, состоявший из вульгарной смеси просторечия с приторно-напыщенными выражениями.
Одним из характернейших свойств «языка дурных обществ», с точки зрения Пушкина, было жеманное отвращение к «простоте». Оно выражалось в вычурных перифразах, в изысканно-цветистой фразеологиюи, т.е, в поэтизации прозы, против чего восставал Пушкин: «У нас употребляют прозу как стихотворство: не из необходимости житейской, не для выражения нужной мысли, а токмо для приятного проявления форм»[ix].
Таким образом, концепция исторической народности противопоставлялась Пушкиньм как салонному «новому слогу Карамзина и особенно его эпигонов вроде Сенковского, так и вульгарной простонародности мещанского «дурного обшества». Лишь в Середине ХIХ века достижения Пушкина, равно как и его предшественников, в деле литературного освоения просторечия, простонародного языка были окончательно признаны. Академик И.И.Давыдов выступил с речью, в которой обосновывал необходимость нового академического словаря вместо только что вышедшего слишком традиционного по составу словника «Словаря церковнославянского и русского языка» (1847 г.) тем, что «съ развитiемъ народной словесности стали входить въ литературный языкъ слова, доселѣ считавшiяся простонародными: въ современныхъ романахъ, повѣcтяхъ и комедiяхъ встречаются реченiя, которыя прежде составляли принадлежность низшихъ слоевъ общества. Въ нынешнее время можно ли обойтись н. п. безъ словъ, подобныхъ слѣдующимъ, недавно вошедшимъ въ литературный языкъ: хилыйи хирѣть, матерой, проторить, возговорить, тарабарить, водокрещи, сгинуть, тарантаи тарантить, тарыбары, толмачить. Послѣ Фонъ-Визина, Крыловъ, Пушкинъ, Гоголь, Даль, Загоскинъ, Вельтманъ, сочиненiями своими облагородили тысячи прекрасныхъ реченiй изъ языка простолюдиновъ, которыя теперь стали для литератора необходимы, какъ разноцвѣтныя краски для живописца».
Литература
1. Грибоедов А.С. в воспоминаниях современников. – М., 1929. – С. 31.
2. Давыдов И.И. Мнение о новом издании Русского Словаря // ИОРЯС. – 1852. – Т. I. – Стлб. 212 – 213.
3. Камчатнов А.М. История русского литературного языка: XI – первая половина XIX века: Учеб. пособие для студентов филол. фак. высш. пед. учеб. заведений. – М.: Изд. Центр «Академия», 2005. – С. 442, 452 – 459, 486 – 490, 512 – 514, 547 – 562.
4. Коровин В.И. Поэт и мудрец. Книга об Иване Крылове. – М., 1996. – С. 297, 301.
5. Куницкий В.Н. Язык и слог комедии Грибоедова «Горе от ума». – Киев, 1894. – С 14 – 15.
6. Надеждин Н.И. Литературная критика. Эстетика. – М., 1972. – С. 438.
7. О сочинениях П.А. Катенина. 1833. V, 228.
8. Пушкин А.С. Материалы к «Отрывкам из писем, мыслям и замечаниям // ПСС: В 10т. – М., 1958. – Т. VII. – С. 65.
9. Пушкин А.С. Письмо к издателю // Современник. – 1836. – Т. III. – С. 324 – 325.
10. Тынянов Ю.Н. Архаисты и Пушкин. – С. 66 – 67.
11. Шишков А.С. Разговоры о словесности. – СПб., 1811. – С. 110.