Смысл названия сборника Гофмана «Фантазии в манере Калло»

Творчество выдающегося немецкого писателя Эрнста Теодора Амадей Гофмана относится ко второму периоду немецкого романтизма, хотя он и не входил в группу гейдельбергских романтиков.  Фантастика является характернейшей стороной в творческой манере Гофмана, она широко представлена в его произведениях. Гофман обладал универсальными способностями в разных областях искусства. Он был автором первой немецкой романтической оперы, дирижером, профессиональным музыкальным критиком, театральным декоратором, графиком, писателем, музыкантом, блестящим юристом. Сам Гофман всю жизнь хорошо ощущал этот универсализм как принципиальную основу своего творчества и подчеркнул его уже в заглавии своей первой книге «Фантазии в манере Калло». Как образец для литературного стиля здесь избрана творческая манера художника – оригинального французского рисовальщика первой трети 17 века, мастера гротеска, также умевшего причудливо сочетать фантастическое с реальным, ведь Гофман считает, что творческой личности – художнику, энтузиасту, по его терминологии, доступен мир искусства, мир сказочной фантастики, те единственные сферы, где он может полностью реализовать себя и найти прибежище от реальной филистерской повседневности; его романтический герой живет в мире реальной земной действительности, при всех своих попытках выйти за его пределы в мир искусства, в фантастическое сказочное царство, он остается в окружении реальности.

В сборник рассказов Гофмана «Фантазии в манере Калло» вошли произведения, написанные с 1808 по 1814 год. «Фантазии в манере Калло» включают в себя новеллы-сказки и две «Крейслерианы», являющиеся не только фрагментами из жизни второго Я автора – композитора Крейслера, но и статьями о музыке и музыкантах.

Как уже было сказано выше, сборник получил название в честь знаменитого французского художника Жака Калло, известного своими гротескными рисунками и офортами, в которых реальность выступает в фантастическом обличье. Уродливые фигуры на его графических листах пугали и притягивали, художник завораживал изображением карнавалов и театральных представлений, причудливых сочетаний фантастического и реального, человеческого и животного начал, иронической и дерзкой трактовкой любых, даже весьма серьезных сюжетов. Манера Калло очаровала немецкого писателя тем, что в его творениях все образы, взятые из обыденной жизни, предстают зрителю не как зеркальные отражения, а пропущенными через сознание художника, его романтический мир; и дала определенный художественный стимул. Следуя традициям французского графика, Гофман стремился воссоздать знакомо-чуждые очертания окружающего мира, в котором он ощущал непостижимые враждебные силы.

Очерк «Жак Калло» служил авторским введением к первому тому «Фантазий в манере Калло» и во многом носил черты творческой программы писателя. В этом очерке Гофман дает положительную оценку творческой манере Калло. Это выражается в риторических вопросах: «Отчего я не могу наглядеться на твои странные фантастические листы, смелый художник?», «Отчего твои фигуры, часто только намеченные парою черточек, не выходят у меня из головы?», в таких предложениях, как: «Ни один мастер не умел лучше Калло в малом пространстве разместить множество предметов, которые, не затрудняя зрение, выступают рядом друг с другом, так что все отдельное представляется отдельным, но в то же время принадлежит и к целому.», «его искусство идет, однако, дальше правил живописи или, лучше сказать, его рисунки – только отражение причудливых картин, рождавшихся в его необыкновенно возбужденной фантазии». Гофману созвучны такие черты личности и творческой манеры Калло, как «необыкновенно возбужденная фантазия», «глубоко индивидуальный, задорный почерк, придающий его фигурам … что-то странно знакомое и вместе с тем непривычное», «ирония, сталкивающая человеческое с животным, издевающаяся над человеком и его жалкою суетою», «в жизни был так же смел и дерзок, как и в своих рисунках, созданных уверенной и сильной рукой». В конце этого очерка Гофман задается вопросом («Разве поэт или писатель, которому образы обыкновенной жизни являются в его внутреннем романтическом царстве духов и который изображает их в том освещении, каким они окружены там, словно в каком-то чужом и причудливом наряде, не может, по меньшей мере, указать в свое оправдание на этого мастера и сказать, что он хотел работать в манере Калло?», благодаря которому мы понимаем смысл названия сборника «Фантазии в манере Калло» и принципы его дальнейшего содержания.

Венчает сборник «Фантазии в манере Калло» новелла-сказка «Золотой горшок» с подзаголовком «Сказка из новых времен», смысл которого раскрывается в том, что действующие лица этой сказки – современники Гофмана, а действие происходит в реальном Дрездене 19 века. Каждая глава сказки названа автором «вигилия», что значит «ночная стража». Гофман этим подчеркнул, что «Золотой горшок», а также другие новеллы этого сборника, сочинялся в ночные часы. Ночью Дрезден для него обретал сказочные очертания, таинственность. Гофмановское переплетение фантастики и обыденности в данном произведении проявляется прежде всего в том, что герои живут в двух мирах – истинном и сказочном. Даже тех персонажей, которые, казалось бы, прочно стоят на земле, то и дело сбивает с ног налетающий ветер волшебства. Так языком противоречивости повествования писатель напоминает нам о противоречивости бытия. Также, двойственное существование ведут природа и вещный мир новеллы. Обыкновенный куст бузины, под которым в летний день присел отдохнуть Ансельм, вечерний ветерок, солнечные лучи говорят с ним, одухотворенные силами волшебного царства. Красивый дверной молоток, за который взялся Ансельм, собираясь войти в дом Линдгорста, вдруг превращается в отвратительную рожу злой колдуньи, а шнурок звонка становится исполинской белой змеей, которая душит несчастного студента. Комната в доме архивариуса, уставленная обыкновенными растениями в горшках, становится для Ансельма чудесным тропическим садом, когда он думает о Серпентине («… с обеих сторон до самой крыши подымались редкие чудесные цветы и даже большие деревья с листьями и цветками удивительной формы. Магический ослепительный свет распространялся повсюду … В глубоком сумраке густых кипарисов белелись мраморные бассейны, из которых поднимались удивительные фигуры, брызгая хрустальными лучами, которые с плеском ниспадали в блестящие чашечки лилий.; странные голоса шумели и шептались в этом удивительном лесу, и повсюду струились чудные ароматы …»[7]).

Двуплановость творческого метода Гофмана, двоемирие в его мироощущении сказались в противопоставлении мира реального и фантастического в связи с которым можно разделить героев на две группы. Конректор Паульман, Вероника и Геербранд – прозаически мыслящие дрезденские обыватели, которых можно отнести, по терминологии автора, плохим музыкантам или немузыкантам вовсе, .т.е людям, лишенным всякого поэтического чутья (поддерживает этот филистерский мир и колдунья-торговка). Им противопоставлены архивариус Линдгорст, Серпентина и Ансельм, поэтической душе которого открылся сказочный мир архивариуса.

В «Золотом горшке» волшебные силы противоборствуют друг другу, либо заступаясь за молодого героя, либо мешая ему, тоже живут в двух сферах – фантастической и реальной. Зеленая змейка Серпентина то оборачивается обольстительной девушкой, то возвращается в свое мифическое царство; архивариус Линдгорст и старая торговка постоянно меняют одно из двух своих обличий на другое. Иногда автор как бы выключает свой волшебный фонарь, и на наших глазах, например, отвратительная колдунья превращается даже не в торговку яблоками, а в обыкновенную свеклу, которую уносит в клюве попугай. Иногда, поддразнивая своих героев, он заставляет их задумываться над столкновением фантастики и обыденности, теряться в догадках и спорить друг с другом. Стоит персонажам «Золотого горшка» после долгих дискуссий решить, что архивариус Линдгорст никакой не волшебник, а просто-напросто «экспериментирующий химик», «чудной старик»[8], забавляющийся химическими опытами, как тот при встрече «выщелкивает пальцами огонь и прожигает на сюртуках дыры на манер огненной губки»[9] или рассказывает Ансельму о том, что с ним приключилось («я еще сидел в миске … и я должен был поскорее ретироваться в трубку конректора»[10]). Когда Ансельм становится узником стеклянной банки, бедняга уже больше не пытается объяснить свои злоключения воздействием винных паров или сновидениями. Лишь некоторым слабым утешением служит ему созерцание пятерых товарищей по несчастью, также закупоренных в склянках. Но как только Ансельм высказывает им свое сочувствие, они отвечают ему раскатами хохота: «Студент-то с ума сошел: воображает, что сидит в стеклянной банке, а сам стоит на Эльбском мосту и смотрит в воду. Пойдемте-ка дальше!»[11] Гофман словно нарочно путает карты, старается сбить с толку своих героев, а заодно и читателя. Такая зыбкость изображения тесно связана с одной из главных черт стиля Гофмана – ироничностью, приобретающая здесь сатирическую окраску.

С едкой иронией, поистине в манере Калло, рисует Гофман душный мещанский мирок, где от поэтических сумасбродств и «фантазмов»[12] лечат пиявки. Дух филистерства царит в доме конректора Паульмана. Его дочь Вероника сначала предстает молодой симпатичной героиней, влюбленной в Ансельма, но постепенно она все больше разоблачает себя как мещаночка, порабощенная мечтой о браке с каким-нибудь надворным советником. Супружество Вероники и Геербранда – союз двух самодовольных обывателей, торжество мещанских идеалов.

Улыбкой Гофмана является золотой горшок, приданное Серпентины, вещный символ обретенного счастья.

Фантастическая Атлантида («С тихим шелестом и шепотом колеблются изумрудные листья пальм, словно ласкаемые утренним ветром. Пробудившись от сна, поднимаются они и таинственно шепчут о чудесах, как бы издалека возвещаемых прелестными звуками арфы. Лазурь отделяется от стен и клубится ароматным туманом … яснее и радостнее ликуют источники; птицы, пестрые насекомые пляшут и кружатся; веселый, радостный, ликующий шум в воздухе, на земле … молнии сверкают в кустах, алмазы, как блестящие глаза, выглядывают из земли; высокими лучами поднимаются фонтаны, чудные ароматы веют, шелесты крылами …»[13] ), в которую попадает Ансельм в конце произведения, почти что сводится на нет фразой Линдгорста: «Да разве и блаженство Ансельма не есть не что иное, как жизнь в поэзии, которой священная гармония всего сущего открывается как глубочайшая из тайн природы!»[14] «Блаженство Ансельма» - это его внутренний поэтический мир. Заключающие новеллу слова Линдгорста доказывают, что единственная реальность – это наше посюстороннее земное бытие, а сказочное царство – всего лишь жизнь в поэзии.

Новелла «Дон-Жуан», имеющая подзаголовок «Небывалый случай, происшедший с неким путешествующим энтузиастом», тоже входит в сборник «Фантазии в манере Калло». Здесь также прослеживается двоемирие, как и в «Золотом горшке». Один мир представлен филистерами, рассуждающими о музыки, но не понимающим ее, а другой – персонажи оперы Моцарта и «некий путешествующий энтузиаст». Только «путешествующему энтузиасту» понятна и близка музыка оперы, только он переживает потрясение во время ее исполнения ( «Я так радовался, что, кроме меня, никого нет в ложе и никто не мешает мне всеми фибрами души, точно щупальцами полипа, охватывать и вбирать в себя исполняемое с таким совершенством великое творение!»[15]); он пропускает ее через сознание, через собственный романтический мир.

Реальность в новелле приобретает фантастическое обличье, как и на рисунках известного художника Жака Калло. Герой новеллы, попав в «ложе для приезжих  № 23»,[16] погружается в реальный и фантастический мир театра: «всматриваюсь в опустевший зал, - призрачный свет моих двух свечей, бросая причудливые блики, придает его очертаниям нереальный фантастический вид», сила воображения заставляет пробудиться души инструментов: «пробудились души инструментов, над оркестром задрожал странный звук, словно прошелестело милое сердцу имя».[17]

«Необыкновенно возбужденная фантазия»[18] Гофмана отчетливо проявляется в изображении артистки, исполняющей партию донны Анны. Как могла певица оказаться одновременно на сцене и в ложе? В этом и проявляется сочетание реального («факелы, - появляются донна Анна ….»[19] )  и фантастического («… я оглянулся на мою соседку. Нет, словами не выразить моего изумления. Донна Анна в том самом костюме, в каком я видел ее на подмостках, стояла за мной, устремив на меня свой проникновенный взор»[20]). Но вместе с тем сводится на нет и это чудо, т.к. герой новеллы («энтузиаст» по Гофману) так возбужден оперой Моцарта, что ему это вполне могло почудиться. Подобная мистификация обычна для Гофмана, который нередко оставляет читателя в недоумении – действительно ли его герой побывал в волшебном царстве, или это ему лишь пригрезилось.

В другой новелле сборника «Фантазии в манере Калло» - «Приключения в Новогоднюю ночь», Гофман тоже причудливо смешивает фантастическое и реальное. В этой новелле рассказчик узнает в одном из посетителей винного погребка Петера Шлемиля, героя повести Адальберта фон Шамиссо «Удивительная история Петера Шлемиля», и приветствует его как старого друга. Шлемиль и Спикер – герои двух разных авторов – выступают как бы на равных, как люди сходной судьбы, хотя и разные по натуре. Тем самым история о потерянном отражении предстает необычно, фантастически.

В причудливом мире, где фантастическое и реальное смешиваются – совсем в духе Калло, - вполне реальный рассказчик, только что забывший в гостях на вешалке плащ, запросто беседует с литературным героем фантастической повести, потерявшим свою тень.

В «Приключениях в Новогоднюю ночь», следуя традициям французского графика, Гофман воссоздает знакомо-чуждые очертания окружающего мира, в котором он ощущает враждебные силы. Эти силы выступают как чистое колдовство в лице доктора Дапертутто («Мне известно одно симпатическое средство, которое поразит ваших преследователей слепотой …», «я искусно приготовляю разные чудодейственные снадобья … две-три капельки этой настойки … и они без всяких болезненных проявлений тихонечко улягутся на покой»[21]).

Вообще, «странствующий энтузиаст» - сквозная фигура «Фантазий в манере Калло», имеющих подзаголовок: «Листки из дневника Странствующего Энтузиаста», объединяет в себе героя некоторых новелл, рассказчика и отчасти самого автора. Так и в данном произведении, как и, например, в «Дон-Жуане», Гофман сбивает с толку читателя и самого рассказчика, который думает: «Вся эта история, наверное, просто страшный сон»[22], и вновь возвращает нас в фантастический мир, благодаря «свежеисписанным листкам», оставленным маленьким незнакомцем.

На примере этих произведений («Золотой горшок», «Дон-Жуан», «Приключения в Новогоднюю ночь»), а также других, входящих в сборник «Фантазии в манере Калло», становится ясно, почему сборник назван именно так, а не иначе. Его рассказы также весьма язвительны и причудливы, как и творчество французского художника Жака Калло. Все эти новеллы связывает сочетание фантастики и реальности, стремление к чудесному и таинственному, герой, живущий в двух мирах, гротескные преувеличения и едкая ирония. Но все это не помешало Гофману воссоздать бытийную ситуацию современного человека, увидеть без прикрас реальную действительность его времени и средствами фантастики и гротеска отразить ее глубинные процессы.

Литература

1. Гофман Э.Т.А. Новеллы: Пер. с нем. / Вступит. Ст. А. Карельского; И. Миримского; Ил. С. Чайкуна. -  М.: Правда, 1991. – 480с., ил.
2. Гофман Э.Т.А. Новеллы. Пер. с нем. / Составление, вступ. Статья и примеч. С. Шлапоберской. - М.: Худож. Лит., 1983. – 399с.
3. Гофман Э.Т.А. Новеллы / Сост. Н.А. Жирмунская. – Л.: Лениздат, 1990. – 607с.
4. Гофман Э.Т.А. Новеллы / Пер. с нем. – М.: Моск. Рабочий, 1983. – 448 с.
5. Гофман Э.Т.А. Золотой горшок. Крошка Цахес, по прозванию Циннобер. Пер. с нем. Вступ. статья Г. Бергельсона. Худож. Г.А.В. Траугот. Л., «Худож. Лит.», 1976, 288с.
6. Зарубежные писатели. Библиографический словарь в 2-х частях. Часть 1. Под ред. Н.П. Михальской. Москва, «Просвещение», «Учебная литература» / 1997.
7. Зарубежная литература 19 века: Романтизм: Хрестоматия историко-литературных материалов: Учеб. Пособие / Сост. А.С. Дмитриев, Б.И. Колесников, Н.Н. Новикова. – М.: Высш. шк., 1990. – 367с.
8. История зарубежной литературы 19 века. Часть 1. Изд. Московский университет, 1979, 570с.
9. История немецкой литературы в 3-ех томах. Том 2. 1789 / 1895. Москва, «Радуга» / 1986.
10. История зарубежной литературы 19 века. Учеб. Для студентов пед. Ин-тов по спец. «Рус. яз. и лит.». в 2-х частях. Часть 1 / Н.П. Михальская, В.А. Луков, А.А. Завьялова и др.; под ред. Н.п. Михальской. – М.: Просвещение, 1991. – 256с.
11. Храповицкая Г.Н., Коровин А.В. История зарубежной литературы: Западноевропейский и американский романтизм: Учебник / под ред. Г.Н. Храповицкой. – М.: Флинта: Наука, 2002. – 408с.

Ссылки